Частный визит в Париж [= Место смерти изменить нельзя] - Татьяна Гармаш-Роффе

– Давай…

«Вот так, – усмехнулся мысленно Максим. – Значит, я на грани инцеста».

– Мне кажется, – продолжала Соня, – что тебе многое здесь непонятно, тебе нужен гид, который мог бы ответить на твои вопросы. Раз уж папа… – Она запнулась. – Я могу взять на себя эту роль.

Максим молчал, не зная, что сказать.

– Если у тебя есть какие-то вопросы…

– Да нет… Я не знаю, право.

Если бы он и хотел задать вопрос, то только один: что это все означает?

– Тебе нравится во Франции? – поддерживала светскую беседу Соня.

– Нравится.

– Здесь лучше, чем в России?

– Почему? – удивился Максим.

– Ну… – Соня повела плечом. – У вас мафия, наркотики, проституция, Жириновский, коррупция, коммунисты…

– У вас тут тоже мафия, проституция, наркотики, Ле Пен, коммунисты…

– Это совсем не то же самое! Во Франции жить безопасно по крайней мере. Спокойно.

– Мы беспокойная нация. «Покой нам только снится», как сказал один поэт. Блок, может, слышала?

Соня отрицательно помотала головой, улыбаясь.

– Значит, покоя вы не ищете?

– По правде говоря, кто как. Люди разные, даже в одной нации.

– Да, разумеется. А ты? Ты из тех, кто ищет?

Вот те на, думал Максим, меньше всего я ожидал философских бесед. Разговор складывался как-то уж очень по-русски, и он снова не понимал, к чему бы это.

– Я? – переспросил он. – Я даже не знаю. Во всяком случае, это не первая из моих забот.

– А для меня покой – самое главное, – сказала Соня.

– Я догадался.

– Вот как?

Максим не ответил. Он не понимал, зачем он здесь. Он не понимал, зачем Соня его удержала. Он не понимал, ведет ли она игру и какую. Сам себе он был более-менее ясен: в нем разгоралась страсть. Из тех, где «ум с сердцем не в ладу», вернее, надо было бы перефразировать: «ум с телом не в ладу». Его тело желало близости с ней, его ум желал отдаления от нее, предвидя все возможные неприятные последствия сближения – муж, разделенность расстоянием и странами, да и вообще бесперспективность чувств… Что касается последних, то, если не брать в расчет обычные эмоциональные завихрения, которые всегда сопутствуют физическому влечению, основным его чувством была злость. Бешеная злость, на себя, на Соню, на свою бессмысленную страсть и нелепую ревность…

Короче, с самоанализом у него было все в порядке. С волей дела обстояли хуже: не слушалась. Отказаться от приглашения – недостало мужества, уйти – не было сил, взять в свои руки разговор и придать ему дружественно-родственную интонацию (пусть неискреннюю, но хотя бы приличную!) – не хватало духу. И вот он сидел, как школьник, отвечая на вопросы, отводя глаза, чтобы не видеть изгиба шеи и мерцания глаз, чтобы не смотреть как зачарованный на розовый уголок свежего рта и на золотистую тень в ямочке на щеке…

Он злился на себя, но он себя понимал. Соню же – нет, не понимал. Чего она хочет? И вправду решила отдать долг родственной вежливости? Или это попытка сократить дистанцию между ними, которую Максим намеренно удерживал? Заметила ли она, как он мучается от этого пребывания наедине? Заметила ли, как каменеет его шея, когда она касается его, вроде бы нечаянно? И если заметила, то зачем она его провоцирует?

Соня смотрела на него, ожидая ответа. Выручил его телефонный звонок. Соня извинилась и подошла к телефону.

«Да… Да… Нет, малыш, я сейчас занята… Нет, в другой раз… У меня гости… Да…» – нежно ворковала она в телефон.

Неужели Жерар? Неужели это она с ним так разговаривает? «Малыш», это надо же! Нет, бежать отсюда, бежать!

Соня положила трубку и обернулась к нему.

– Этьен, – сказала она со снисходительной улыбкой. – Хотел было прийти… Но я ему отказала. Он любит сюда приходить…

(Теперь еще и сыночек! Бежать, бежать!)

– Книжки у нас в библиотеке просматривает, – продолжала Соня. – Он учится в актерской школе, между прочим. Хороший мальчик, воспитанный, начитанный…

Голос Сони приобрел слащавую интонацию, с которой взрослые говорят об успехах детей. «Что она прикидывается, строит из себя добрую тетю-покровительницу? Кого она хочет заставить поверить, что не догадалась о чувствах этого пацана!» – злился он.

– Я думал, что мальчик к вам ходит, потому что он в тебя влюблен, – сказал Максим с некоторым ехидством. – Но, возможно, он делает успехи в будущей профессии, раз ты этого не заметила, – продолжал поддевать он Соню.

– Заметила, – ответила она просто.

– Ты знаешь, что мальчик в тебя влюблен, и говоришь ему «малыш»? Это жестоко.

Соня равнодушно пожала плечами.

– Это роль, которая ему отведена. Другую он не получит… знаешь, я тоже чуть не стала актрисой. Меня звали в кино сниматься. А я отказалась.

«Или это папаша попросил сыночка позвонить: ушел ли я? Ревнует, Карлсон! Ну, пусть поревнует. Ему полезно». Максим испытывал злорадное удовлетворение.

– Ты не хочешь меня спросить, почему?

– Почему что? – очнулся Максим.

– Почему я не стала актрисой?

Судя по всему, от него ожидался ответ: «Это удивительно, с твоей внешностью, с твоими данными, ты создана для кино, я бы тебя тоже пригласил в свой фильм» – и так далее и тому подобное, короче: Соня напрашивалась на комплименты.

– Правильно сделала, – ответил он.

– То есть?..

– Ты не могла бы быть актрисой. Хорошей, я имею в виду.

– Почему же? Меня Вадим сниматься звал. Даже не раз. И другие режиссеры тоже… Мне все говорят, что я создана для кино! – обиженно произнесла Соня.

Ага, задело. Вот и хорошо. Максим испытывал азарт сродни тому, с которым в детстве дергал девочек за косички. Девочек, которые ему нравились.

– Ты слишком своенравна, – продолжал он небрежно. – Актер должен быть податливым, пластичным – это материал, с которым работает режиссер. А у тебя слишком высокое сопротивление материала.

– Ну и что? Многие режиссеры оставляют актерам право создавать свою роль. Играть так, как они чувствуют. Использовать природу актера, – защищалась Соня.

– Для этого не надо быть актрисой. Достаточно природы.

– Хм…

– Я использую не столько природу, сколько мастерство актера. Искусство аппликации первородных материалов меня не интересует. Мне от актера нужен профессионализм, умение выполнить задачу. Мою задачу.

– Твои методы устарели. – Это было сказано с вызовом, и Максим с легкой иронией заметил, как у Сони аж глаза округлились от желания его задеть. Бог мой, что за детский сад!